Ефрейтор Икс [СИ] - Сергей Лексутов

— Когда еще было сказано: — Российское могущество прирастать будет Сибирью.

— Давно было сказано, да много воды с тех пор утекло. Чтобы оно прирастало, беречь природу надо, прислушиваться к ней, а ну что не так? И не палить в зверя, если ты у него всего-навсего пробу крови хочешь взять.

— Мы не можем ждать милостей от природы, взять их — наша задача, — со смешком выговорил Гонтарь.

Андрей Степанович насмешливо прищурился:

— Михайло Ломоносов с Тимирязевым умные мужики были. А ты сам, Михалыч, что думаешь?

— То же самое и думаю, — пожал плечами Гонтарь. — Неблагодарное это дело, с корифеями спорить…

— Давно они корифеями были, с тех пор и человек, и природа изменились. И спорить с ними, оно конечно, ни к чему; гораздо выгоднее петь с ними в один голос, даже если они несут бредятину и демагогию к своей выгоде…

— Это ты про что? — насторожился Гонтарь.

— А хотя бы про твоего батюшку… Когда Лысенко кверху полез, твой батюшка первым ему плечо подставил. А потом, как он вертелся при Никитке, когда нормальные ученые Лысенке руки не подавали, а заодно и твоему батюшке…

— По-моему, это бестактность… — пробормотал Гонтарь, покосившись на студентов.

— А чего мне с тобой интеллигентничать? Я человек простой, в Университет не рвусь, так и проживу тут жизнь. Я ведь вижу, что ты все больше и больше стал походить на своего батюшку…

— Я, конечно, не оправдываю своего отца, — примирительно заговорил Гонтарь, — но надо помнить, какое время было. Те, кто пытался свою правоту отстаивать, куда они делись?..

— Не мне это слышать… Все знают, как Лысенко избавлялся от своих оппонентов. Человек должен всегда оставаться человеком, а не поленницей дров…

— Это как?

— А так. Когда все дрова из поленницы спалишь, что остается?

— Ну-ну, и что же остается?

— Проплешина жухлой травы остается.

— Не понял?..

— Человек, за которого великие думают, а сам он только цитатами бросается, на поленницу дров и похож. Кончатся цитаты, что останется?.. — Андрей Степанович замолчал, посмотрел на костер, вздохнул: — Снимай свежатину-то, как бы не перепрела, а то весь дух потеряет. Помянем уж друга моего Ваську. Пусть пухом будут ему ваши утробы…

— Да брось ты, Степаныч! — Вскричал Гонтарь. — Будто ты не охотишься…

— Охочусь. Как же в тайге без охоты? Но я ж как волк, беру, что поплоше. А убивать совсем ручного зверя — последнее дело…

— Кто ж знал, что он ручной…

— Спросить надо было! Так ведь ты же барин, а мы холуи…

Наверное, Андрей Степанович намеренно испортил всем аппетит, хоть и ел вместе со всеми. Даже студенты, оголодавшие за зиму на мизерных стипендиях, жевали мясо без энтузиазма. А Андрей Степанович еще и наблюдал исподтишка за тем, кто как ест, видимо изучал, ученый доморощенный, как студенты отнеслись к его лекции об охране природы от науки.

Когда ведро опустело, он обратился к Павлу:

— Ты, Павел Яковлевич, вроде бы в хребты собирался?

— Да, завтра с утра…

— И надолго?

— Недели на три.

— Вот и хорошо. Ленку возьмешь с собой?

Павел чуть не поперхнулся, спросил изумленно:

— Это зачем же?..

— Да ты не бойся, обузой тебе не будет; еды приготовит и за лагерем присмотрит. Травки пособирать надо. Одну-то отпускать боязно, хоть она и говорит, что не нужны ей няньки, а сам идти не могу — дела. Ну, так как?..

— Пусть идет. Только… — Павел смущенно замялся.

— Да ладно, — усмехнулся Андрей Степанович. — Она девка с пониманием, да и ты мужик серьезный. К тому же холостой… А в горах напарник нужен. Ты не смотри, что девчонка еще, горы она не хуже меня знает…

Андрей Степанович поднялся и пошел в лес, и будто растворился в нем; ни шелеста, ни треска валежника. Павел подумал, что и сам так же может, но только после городских асфальтов надо осваиваться дня три. Павел поднялся, чувствуя приятную тяжесть в животе. Хоть и жалко было до слез ручного Ваську, но непоправимое уже случилось. А к Гонтарю Павел начал испытывать какое-то брезгливое чувство, будто прознал про его тайный грех, вроде того, что он любит кошек мучить… Еще подходя к воротам усадьбы, Павел ощутил запах ароматного дыма. Ольга Филипповна суетилась возле коптильни, в которой уже были подвешены куски маральего мяса. Тут же стоял деревянный бочонок. Павел постоял с минуту, понаблюдал за тем, как ловко жена таежного отшельника управляется с коптильней, спросил:

— А ледника у вас нету, что ли?

— Да вот, мой чего-то не рассчитал, и к концу июня весь лед тает в леднике-то. Углублять надо, или еще что, да все руки не доходят…

— А Лена где?

— Да в своей комнате, с утра сидит. Дверь, напротив горнишной…

Войдя в просторную горницу, Павел увидел в противоположной стене дверь, по деревенскому обычаю с веселыми ситцевыми занавесками. Толкнув ее, он оказался в узеньком коридорчике, из которого вели три двери в какие-то другие комнаты. Поколебавшись, он потянул на себя одну из дверей и оказался… То, что он там увидел, он меньше всего ожидал увидеть в доме лесника. Довольно просторная комната была сплошь заставлена стеллажами с книгами. У окна стоял большой самодельный письменный стол, добротно и аккуратно сколоченный из кедровых досок. Самодельная полировка хорошо прорисовывала красивую текстуру дерева. Не сразу Павел заметил диван в углу, на котором с книгой в руках полулежала, опершись на локоть, Лена. Она, как и утром, было одета в свой мешковатый рабочий костюм, только кеды сняла. Положив открытую книгу корешком вверх, она села на диване, выжидательно посмотрела на Павла.

Он изумленно спросил, обводя рукой стеллажи:

— Откуда это?..

— А вам какое дело?! — она не старалась скрыть неприязни.

— Да, действительно… Лена, отец сказал, что ты пойдешь со мной…

— Меня Виленой зовут… Если отец сказал, значит пойду.

Павел понимал, что надо уходить, но повернуться и выйти, почему-то не мог. Ему казалось, что он должен ей что-то объяснить, попросить прощения. Что-то еще сделать… Он нерешительно топтался у двери, тщетно пытаясь отыскать в мозгу хотя бы самую завалященькую мыслишку.

Может, что-то отразилось на его лице, но только она, вдруг смягчившись, спросила:

— А студенты идут с вами?

— Нет, я не люблю, когда лишний народ; это мешает наблюдениям, живность беспокоится, а мне надо, чтобы она чувствовала себя естественно, и не меняла своего поведения. Да и не положены мне еще студенты, я ж еще аспирант…

— Ну и хорошо. Терпеть не могу этих задавал. Мнят из себя…

По всему следовало, надо уходить. Он еще раз оглядел стеллажи. Книги были разные, много старых, солидно блестевших золотом корешков, были и современные издания классиков, было много поэзии. В основном имена, которых он даже не слышал. На полках, что стояли ближе к столу, Павел разглядел знакомые корешки академических изданий; монографии по ботанике, зоологии, экологии. На столе, прикрытая чехлом, стояла пишущая машинка.